Известный классический пианист и автор книги «Чайник, Фира и Андрей» (Tchaϊkovski, Fira et moi), недавно изданной на французском языке, о своем ощущении Франции
Интервью: Наталья Равдина
Мне сложно представить своего французского читателя: все меняется, люди находятся в динамике, и поэтому вообразить читателей, как некую однородную массу – невозможно. Я думаю, книга может быть интересна разным поколениям: и людям, которые помнят Советский Союз в его застойном расцвете, и студентам, которые еще будут изучать последствия, происходящие теперь с его наследием. Так что круг читателей может быть широким – от тех, кто интересуется политикой и историей, до музыкантов.
Моим «открытием» Франции была серия концертов со Святославом Рихтером, который вызвал меня на соревнование, чтобы посмотреть мой творческий, артистический потенциал. Рихтер предложил совместно исполнить все сюиты Генделя, громадное количество музыки, которое мы разделили на четыре вечера.
Но знаете, за последнее десятилетие реальность потеряла для меня всякое значение, и даже визуально я ее не совсем воспринимаю. Часто утром я открываю глаза, и первая мысль, которая приходит мне в голову – на каком языке я буду разговаривать сегодня. Я живу в музыкальном космосе, а где я нахожусь физически – мне совершенно все равно. Франция – замечательная страна, но мне абсолютно безразлично, где сейчас мой внутренний космос – в Нью-Йорке или в Париже. И только вечером я выхожу на сцену и впускаю в свой космос несколько тысяч человек. Все.
Я воспринимаю мир через призму музыки. Для музыканта – это совершенно нормальная трансформация художественных образов в звуки. Если мы пройдемся по творчеству того же Листа, например, то найдем в его произведениях все его итальянские впечатления – от виллы д’Эсте до Неаполитанского залива. Конечно, определенные образы возникают и во Франции, особенно в Париже, поскольку он – основная точка, где я жил. Но мое отношение гораздо проще выразить в музыкальных аккордах и гармониях, чем в словах. Франция и Париж представляются мне некой изящной и легкой музыкальной тканью, не оставляющей большого субстанционального впечатления.
У меня много приятных воспоминаний, связанных с югом Франции – Марсель, Ницца… Довольно часто там случались мои выступления, самые разнообразные – от ранних появлений с концертами Чайковского до недавних – с Гольдберг-вариациями, но я опять хочу заострить ваше внимание на том, что человек, глубоко погруженный в музыку, совершенно теряет связь с географией. Даже сейчас я плохо представляю себе, где мы находимся. Если я вижу какие-то знаковые природные пейзажи, вроде Везувия или Этны, то тогда легче сориентироваться.
Если говорить о том, влияла ли на меня Франция в музыкальном отношении, то – нет, не влияла. В музыкальном отношении наибольшее впечатление, как и на Листа, на меня произвела Италия – она невероятно музыкальна, она звучит. Франция – не музыкальна. Она не имеет силы музыки, она дает, скорее, больше пищи для живописи, литературы и танца. Это мое персональное мнение. Франция во мне не звучит. У меня не было даже ярких впечатлений от французской кухни (в отличие, например, от японской). Но если вспомнить юность, то, наверное, это fruits de mer. Очень хорошо приготовленные. Это было мило и очень по-французски оригинально.
Я планирую выступать везде. Мой теперешний приход к публике (после двадцати пяти лет музыкального затворничества) – это возвращение музыканта, переродившегося из, грубо говоря, рефлекторно-эмоциального в музыканта осознанного. Моей задачей было покончить с интуицией, разработать научную систему музицирования, создать философию выступления, музицирования вообще. Это громадная работа, которая была связана с переработкой невероятного количества мирового материала по культуре, этике, эстетике, философии, религии, психологии… Дело в том, что в ХХ веке оркестр перестал быть группой солистов, как в барочной музыке, появилась фигура дирижера, который все взял на себя. В результате потерялась свежесть исполнения больших концертов, гибкость и легкость, все стало немножечко коммерческим. Мне удалось прервать эту порочную цепочку – сейчас я и оркестровые музыканты становимся в течение двух дней репетиций сотней солистов, и это совершенно другое музицирование, другая энергия. Две недели назад в Корее с Прайм-оркестром мы сыграли в таком виде Третий концерт Рахманинова и Первый концерт Чайковского – две самые сложные партитуры, и это было настолько красиво и мощно, что из зала раздавались крики «Rock is dead».
Опубликовано в журнале «5Республика» №16 — купить/скачать
