Mason James Lee Вы всегда понимаете представителей другой страны, когда общение идет на их языке? Я про те ситуации, когда и язык вы знаете, и все слова и смысл понятны, но вот предугадать о чем ваш оппонент думает и удастся ли вам с ним о чем-нибудь договориться – нет ни малейшего шанса.
Всю жизнь моя работа была связана с нахождением общего языка с людьми даже в весьма запутанных и неочевидных ситуациях, но недавно я поймал себя на мысли, что мне тяжело предсказать ответную реакцию французов. Пытаясь найти во всем этом хоть какой-то смысл, я пришел к интересной теории, которая, надеюсь, поможет моим читателям лучше понимать представителей других наций.
Идея проста – менталитет нации основывается на его языке, и можно установить четкие связи между людьми и их речью, грамматикой, орфографией и прочим.
Вот, скажем, белорусский язык: если на здании написано ПОШТА, значит это почта. Если ПАШТОВАЕ АДДЗЯЛЕННЕ, значит почтовое отделение, БУЛЁН – бульон, ДОКТАР – доктор, только БУЛЬВАР на обоих языках остается бульваром. Общую тенденцию, думаю, можно понять, белорусы – прямолинейные люди: что пишут, то и говорят. И также говорят, что думают. Сомневаетесь? Попробуйте вспомнить двуличного и лицемерного белоруса из своих знакомых – у меня лично не получилось.
С русским языком уже не все так очевидно. Возникают правила чтения, ударения (в том числе и плавающего) и нечитаемые согласные. Но, в целом, язык остается достаточно прямолинейным, что также сказывается и на простых россиянах, которые не любят всяких экивоков и предпочитают называть вещи своими именами. Отличия возникают уже на уровне чиновников – те, получая должность, немедленно забывают нормальную, человеческую речь, предпочитая облекать мысли в казенные формулировки, мало напоминающие живой русский язык. Хорошо описал этот феномен Пелевин в одном из своих произведений:
«Представим себе нескольких молодых людей, идущих по коридору, обсуждая последний футбольный матч, баб и вообще жизнь. Все они настроены друг к другу вполне дружелюбно. Но вот они доходят до двери с надписью «Комитет ВЛКСМ», открывают дверь, входят внутрь и рассаживаются по местам. Обсуждается персональное дело комсомольца Сидорова, три минуты назад бывшего просто Василием. Изменяется все – выражение лиц, манера говорить, даже тембр голоса. Причем людей, произносящих не своим голосом не свои мысли, пробирает дрожь неподдельной искренности – они вовсе не лукавят…»
И вот мы добрались до главного и животрепещущего – французского языка. Язык этот прекрасен и музыкален, особенно когда его знаешь, или, вернее, считаешь, что знаешь, и каждый приезд в отпуск доставляет искреннее удовольствие:
— Эн круассан с’иль ву пле!
— Ву дезире эн кафе оси?
— Эн кафе о лэ авек плезир!
— Жё ву з’ан при!
Более продвинутые знатоки могут также обсудить последние миллезимы Шабли и отличия между соусами Гастон Жерар и Бешамель. Чистое наслаждение и удовольствие от жизни, языка, круассанов и вина. Даже как-то быстро забывается, что при первом знакомстве с французским приходиться изрядно помучиться с произношением и справиться с удивлением от правил написания и чтения одних и тех же букв, в которых, кажется, абсолютно нет логики. Классический пример – слово oiseau (уазо), что значит «птица», и в этом слове ни одна буква не читается, как пишется.
Ситуация радикально меняется, когда вы переезжаете во Францию и пытаетесь влиться в здешнюю жизнь, обсуждая разные affaires, одним словом, дела. Знание всех слов, грамматики и контекста не помогает, а ваши собеседники ведут себя – как бы это сказать – не в соответствии с вашими ожиданиями.
Ключ к этому, как мне кажется, кроется в самом французском языке. На слух он – не очень сложный, когда проберешься сквозь ряд незнакомых гласных, выясняется, что глаголы в настоящем времени произносятся одинаково почти для всех лиц и чисел, нужно только запомнить особые формы для «Мы» и «Вы». Да и окончаний у простых глаголов не так уж много – слегка запутанно, но разобраться можно.
Но в жизни любого понаехавшего наступает момент, когда приходится браться за письменный язык, и тут начинаешь вспоминать то, что всегда игнорировал. Те вещи, которые произносятся одинаково, пишутся по-разному. Каждая форма глагола имеет свое нечитаемое окончание, которое нередко длиннее произносимой части. Мало того – вспоминаешь, что почти в каждом слове что-нибудь не читается, но обязательно пишется. Пишется, в целом, много чего – всякие черточки, двоеточия и домики над буквами, что умные люди называют странным словом «диакритика», какие-то буквы удваиваются, а некоторые и вовсе пропадают. И когда ты пытаешься понять, зачем все это сделано, выясняется, что многие правила были введены в XVI веке. Например, если вам попалось такие вот Â, Ê, Î, Ô, Û с домиком (по-научному – циркумфлексом), то в большинстве случаев это будет означать, что всего лишь какие-то 500 лет назад после них стояла буква S. Согласитесь, совершенно не повод отказываться от этого домика – лет пятьсот еще точно может постоять.
Другой классический пример – город Auxerre, который надо произносить как Осер (три буквы не совпадают, две совпадают, две не читаются). Опять же, 500 лет назад писали Ausserre, потом двойное SS заменили на X и уже в XVIII веке последнюю букву стали читать как КС. Если вы слышите, что француз произносит ОКСер, это означает, что человек живет по канонам XVIII века и забыл свою историю и традиции страны. Одним словом, почти наверняка это будет парижанин – мы их здесь вычисляем на раз-два.
Другой пример. Что общего между следующими словами: suis, est, fus, fûmes, sera, soient, étaient ?
Ответ прост – это разные формы одного и того же глагола être, «быть». Он немного меняется в зависимости от времени, спряжения и еще нескольких независящих причин. Но есть несколько признаков, по которым его можно узнать – в частности, если вам попадаются буквы E или S, то это вполне может быть глагол «быть». Впрочем, может и не быть – возможны варианты.
Поэтому, когда вы разговариваете с французом, надо понимать, что фразы в его голове строятся на языке, написание которого не совпадает с произношением. Мало того – все непроизносимое и архаичное образует целый мир темной материи (это такое понятие из физики, которым обозначают все тайны нашего мира). Последняя, вкупе с темной энергией, превосходит по массе всю нашу обозримую вселенную, но никак с последней не взаимодействует, поэтому о том, что происходит в этом темном мире, мы просто не знаем.
Мир темной материи французского языка по размеру явно не уступает миру реальному. А еще там водятся причудливые монстры под названием Passe Simple и Subjonctif – формы глаголов, которые отсутствуют в современном русском. Эти монстры пожирают знакомые вам слова и переваривают их до неузнаваемости, превращая простое и милое A в EUT или даже EȖT, а VA – в ALLA или AILLE, тут уж как повезет.
То есть вы понимаете – темный мир в голове француза настолько всеобъемлющ, что прежде, чем начинать с ним внятный диалог, придется погрузится в эту черную дыру целиком, чтобы хотя бы в общих чертах понимать, что движет твоим собеседником и какова его мотивация. И однажды, возможно, вы тоже начнете мыслить совершенно нелогичными для других наций критериями, что и они.
